Михаил Жванецкий: «Жизнь — это износ организма через удовольствие»

— Михаил Михайлович, сейчас много говорят о здоровом образе жизни, о новом качестве жизни. Вы как к этой моде относитесь? — А какое может быть новое качество, если жизнь — это износ организма через удовольствие? Физкультура продлевает жизнь человека на пять лет, но эти пять лет нужно провести в спортзале. Но, как сказал мой друг Шура: «Уж лучше в спортзале, чем в гробу». Здоровьем нации озабочено правительство в лице государства или государство в лице правительства — в общем, в лице озабоченность здоровьем нации. Мы видели недавно это лицо. Оно отвечало на наши вопросы. Хотя при таком уличном движении все равно, здоров ты или нет. Я тоже думаю о здоровом образе жизни. Он у меня свой: я приезжаю по ночам, уезжаю по ночам. Мой здоровый образ жизни — это тарелка борща в пять утра с мускатным шампанским. Хорошо макать тульский пряник в бычки в томате. Люблю поставить большую сковородку, туда подсолнечного масла, потом сливочного, потом крошить тоненько картошку, колбаску — все, что есть в доме. Очень важно посолить, а чтобы точно посолить, надо запивать шампанским из кружки, очень важно пить шампанское из кружки. Из бокала нельзя — это понты. Как трюфеля. Беру батон, режу его пополам параллельно полу и мажу маслом, потом щучьей икрой, можно мазать вареньем, повидлом — это абсолютно неважно для здорового образа жизни. Вот этот батон вдвигаешь в себя. Порядок такой: глоток шампанского, откусываешь бутерброд, потом ложкой, лучше деревянной, берешь из сковородки — вилкой есть нельзя. Потом жирными руками берешь пульт от телевизора и включаешь что-то полуголое, эмтивишное. Сытыми, тупыми глазами смотришь на это, такими же, как и оно на тебя. Потом вспоминаешь, что ты пьешь один. А как еще может быть, если пьешь в шесть часов утра. И вспоминаешь, что есть друг Шура, и у него сейчас шесть часов вечера. Мы с ним уже давно договорились. Я ему звоню, и у нас есть тост «Так выпьем за то, что бы слова: «Господи, забери меня отсюда», — мы не выкрикнули одновременно». В общем мне нравится жить в нашей стране, хотя эта жизнь очень сложная. — Кстати, в нашей стране принято все время ждать лучших времен. Ни про одну из эпох нельзя сказать: мол, это было время, когда народ получал достойную зарплату… — Что такое социалистическая экономика? Что бы ты ни сделал — возьми рубль или медаль или сфотографируйся на Доску почета. Какое бы изобретение ни создал — вот рубль. Зарплата всегда была символической, а люди талантливые рождались. И люди действительно много придумывали. Нищенская зарплата была в советское время, потому что о людях никто не думал. Плевали на людей всегда, все время. Ими забрасывали пулеметы, ими забрасывали противника. Людьми! Сельское население жило без паспорта. Есть нечего. Все в очередях. Но поскольку народ не бастовал, значит, его это устраивало. Считалось, что он понял всю силу строительства социализма и, видимо, строил социализм. — И ведь так было не только в советские времена, но и во времена Пушкина, Ломоносова… — Давайте считать, что это рабство в нас с вами сидит. В наших головах. Но что делать, если всюду информация одна — сверху? Все гордятся полученной оттуда информацией. «Я летел с этим, я был там, я поговорил только что с тем…» Это и есть приближенность к верхам. Это и есть рабство, которое в тебе сидит, потому что ты прямо у источника. Ты обедал с источником информации. А кто источник? Президент, второй президент, самый близкий его помощник… Остальные лишены информации и поэтому лишены перспективы, не знают, что делать, не понимают, что происходит в обществе. Остальные живут как живут… Правда, некоторые разбогатели, когда оказались в советское время на бидоне с нефтью либо на мешке с золотом, либо в вагоне с рудой. Но как только семья разбогатела — она прилипла к верхам. Значит, вся суть в рабстве. В психологии всего общества — с самого верха до самого низа. — Вы не раз говорили, что писателю легче творить в эпоху, когда многое нельзя, когда есть боль, объединяющая людей. Вам в советское время писалось легче? — Да, когда давление идет сверху, то частицы сближаются. Образуется спрессованный кусок, где все близки друг к другу. Возникает общество единомышленников, где есть общий противник, его все хорошо знают. Самое интересное, что противник думает точно так же. Он такой же антисоветчик, как и все остальные. Это единение настолько поразительно, что практически все думают одинаково... Сегодня нас ничего не объединяет. Мы пытаемся объединиться в ненависти или в неприятии власти. Тренируем художников, говоря им, что художник не должен сотрудничать с властью, дразним его всячески, пытаемся заставить его жить бедно. Говорим, чтобы он отказался от наград, чтобы он ел что-нибудь попроще, чтобы одевался похуже, чтобы жил в плохих условиях. Но это все неестественно, потому что мы разобщены. Сатирик не может критиковать власть без поддержки населения. Ты чувствуешь одиночество, увидев, что ты висишь в воздухе, что ты как бы плюешь вверх, а тебя снизу никто не поддерживает. В советское время у меня была народная поддержка. А сейчас я болтаю ногами в воздухе, потому что меня поддерживает только интеллигенция, только та публика, которая приходит ко мне, а ее стало меньше… — Позвольте не согласиться: на ваших концертах всегда аншлаг, к вам ходит много молодежи… — Да, но это другая прослойка населения. Из числа моих зрителей почти исчез рабочий класс. Вот и получается, что ты творишь в разрыве между властью и народом. Ты ни туда не достаешь, ни сюда не достаешь. И не знаешь, кто что думает. О чем писать? Я подбадриваю себя: «Давай, старик, пиши про общечеловеческие ценности». И на столе у меня лежит Чехов — как хлеб. Каждый день Чехов. Это писатель на все времена. Для всех властей. Это вечная бедность бедного человека, вечное богатство богатого человека, вечные конфликты и взаимоотношения детей, женщин, мужчин. И так много нежности, что ты понимаешь — выше этого для тебя ничего не существует. Сегодня моя публика — это очень узкий слой тех, кто смотрит программу «Дежурный по стране». Передача идет в такое дикое время — в понедельник в 11 вечера, поэтому ее рейтинг не сравнить, например, с «Прожекторперисхилтон» и с теми программами, которые идут в выходной день. Но я не чувствую себя обделенным, потому что расту с того времени, когда я был популярен всюду и дорос до того времени, когда я популярен только здесь. — Сегодня в России Сталин снова стал популярным героем. Были репрессии и миллионы смертей, о его деспотизме рассказывают в школе, написаны книги, но удивительным образом Сталин опять кумир. Почему? — Это было одно из самых эффективных управлений этой страной. В чем была эффективность? Простой человек видел, как он влияет на жизнь вокруг. Он писал донос — назавтра уводили. Он больше такой высокой эффективности нигде не встречал. И в этой стране никогда не встречал такого ни до, ни после Сталина. Только во время Сталина. Это жажда справедливости: «Накажите вот этого. А теперь накажите этого». Написал донос на соседа — завтра повели. И на этого написал, и его завтра повели. Эта жажда — не улучшить, не помочь, а наказать — при Сталине была высочайшим образом утолена. Народ поддерживал доносы, хотя и таял на глазах в своем количестве и — главное — в качестве. Ну, разве у нас люди будут возражать против того, чтобы повели в тюрьму умного и очкастого? Или посадили человека другой национальности? Конечно, нет. Это самое приятное. Поэтому сейчас Сталин вызывает такой интерес — он «моя мечта о справедливости», «моя мечта о наказании богатого, о наказании умного, о наказании интеллигентного». Самые популярные анекдоты при Сталине были про интеллигенцию — про таких вот очкастых, которые якобы мешают жить... Беседовал Виктор Борзенко